OFF: Школьная программа по литературе украины

" - Славянская станица пиднялась и Полтавская, и Петровская, и
Стиблиевская. И зараз по перед церкви на площади в кажной станице виселицу
громадят, всих вишают подряд, тилько б до рук попался. В Стиблиевскую
пришли кадеты, шашками рубают, вишают, стреляют, конями в Кубань загоняют.
До иногородних нэма жалости, - стариков, старух - всих под одно. Воны
кажуть: вси болшевики. Старик Опанас, бахчевник, хата его противу Явдохи
Переперечицы...
- Знаемо! - загудело коротким гулом.
- ...просил, в ногах валялся, - повисили. Оружия у них тьма. Бабы,
ребятишки день и ночь копают на огородах, в садах из земли винтовки,
пулеметы, тягают из скирдов цилии ящики со снарядами, с патронами, - всего
наволокли с турецкого фронту, нэма ни коньца, ни краю. Орудия мают. Чисто
сказылись. Як пожар. Вся Кубань пылае. Нашего брата в армии дуже мучуть,
так и висять по деревьях. Которые отряды отдельно в разных мистах
пробиваются, хто на Екатеринодар, хто до моря, хто на Ростов, да вси
ложатся пид шашками.
Опять постоял над мертвецом, сронив голову."

"Недалеко возле повозки на шоссе стройно белеет в темноте девичья
фигура. И девичий голос:
- Та лышечко мое, та серденько, та отдай же! Нельзя ж так...
Бабы смутно белеют вокруг повозки, в несколько голосов:
- Та отдай же, треба похорониты андельскую душку. Господь его приме...
Молча стояли мужики.
А бабы:
- Сиськи набрякли, не удавишь.
Суют руки и пробуют выпятившиеся, не поддающиеся под пальцами груди.
Простоволосая голова с блестящими в темноте, как у кошки, глазами
наклоняется над выпукло белеющей из разорванной рубахи грудью, и привычные
пальцы, перехватив сосок, нежно вкладывают в неподвижно открытый холодный
ротик.
- Як каменная.
- Та уж смердить, нельзя стоять.
Мужичьи голоса:
- Та шо з ей балакаты, - узять, тай квит.
- Зараза. Як же ж так можно! Треба похорониты.
И двое мужиков, здоровые, сильные, берут ребенка, разжимают материнские
руки. Темноту пронизывает исступленно-звериный визг, - слышно у костров,
уходящих цепочкой вдоль шоссе; пронеслось над смутно невидимым морем; и в
пустынных услышали горах, если кто там затаился. Повозка скрипит и
качается от остервенелой борьбы.
- Куса-аться!..
- Та чертяка з ей - уси зубы у руку загнала.
Мужики отступаются. Опять, пригорюнясь, стоят бабы. Понемногу
расходятся. Подходят другие. Щупают набрякшие груди.
- И вона помре, спеклося молоко.
А на повозке все так же сидит расхристанная, поминутно поворачивает во
все стороны простоволосую голову, сторожко блестит сухим звериным глазом,
каждую секунду готовая остервенело защищаться. В промежутках нежно кормит
грудью окостенелый, холодный ротик.
Дрожат огни, далеко пропадая в темноте.
- Та серденько, та отдай же его, отдай, бо вин мертвый. А мы похороним,
а ты поплачь. Чого ты не плачешь?
Девушка прижимает к груди эту растрепанную ведьмину голову с горящими в
темноте волчьими глазами. А та говорит, заботливо отстраняя, говорит
хриплым голосом:
- Тыхесенько, Анка; шш... вин спить; не баламуть его. От всю ночь
спить, а пид утро будэ гуляты, пиджидае Степана. Як Степан прийдэ, зараз
зачне пузыри пускаты, та ноженятки раскоряче, та гулюшки пускае. Ой, така
мила дитына та понятлива, така разумна!..
И она тихонечко смеется милым сдавленным смешком.
- Тссс...
- Анка! Анка!.. - доносится от костра, - що ж ты не идешь вечеряты...
Старик не ийде, и ты погибла... От, коза востроглаза... Усе засухарилось.
Бабы все приходят, пощупают, поболезнуют и уходят. Или стоят, подперев
подбородок и поддерживая локоток, смотрят. Смутно раскуривают люльки
мужики, на секунду красновато озаряя заросшие лица.
- Треба за Степаном послаты, а то вин сгние у нэи на руках, черви
заведутся.
- Та вже ж послалы.
- Микитка хромый побиг."

"Тогда он понял: одно спасение - гречанка. Она ждет с черно-блестящими
жалостливыми глазами. Она - единственный в мире человек... Он на ней
женится, отдаст имение, деньги, будет целовать край ее одеж...
Голова взрывом разлетелась на мелкие части.
А на самом деле не на мелкие части, а расселась под наискось
вспыхнувшей шашкой надвое, вывалив мозги."

"Зной разгорается. Невидимый мертвый туман тяжело стоит над городом.
Улицы, площади, набережная, мол, дворы, шоссе завалены. Груды людей
неподвижно лежат в разнообразных позах. Одни страшно подвернули головы, у
других шея без головы. Студнем трясутся на мостовой мозги. Запекшаяся, как
на бойне, кровь темно тянется вдоль домов, каменных заборов, подтекает под
ворота.
На пароходах, в каютах, в кубрике, на палубе, в трюме, в кочегарке, в
машинном отделении - все они с тонкими лицами, черненькими молодыми
усиками.
Неподвижно перевешиваются через парапет набережной и, когда глянешь в
прозрачно-голубую воду, спокойно лежат на ослизло-зеленоватых камнях, а
над ними неподвижно виснут серые стаи рыб.
Только из центра города несутся частые выстрелы и торопливо татакает
пулемет: вокруг собора засела грузинская рота и геройски умирает. Но и эти
замолчали.
Мертвые лежат, а живые переполнили городок, улицы, дворы, дома,
набережную, и около города, по шоссе, на склонах в ущельях - все повозки,
люди, лошади. Суета, восклицания, смех, гомон.
По этим мертво-живым местам проезжает Кожух.
- Победа, товарищи, победа!!
И как будто нет ни мертвых, ни крови, - буйно-радостно раскатывается:
- Уррра-а-а!!"

Тоже школьная программа.